Введение. Что уникального останется в людях через несколько десятилетий? "Под серпом и молотом - Горький"

Большая посмертная книга композитора Георгия Свиридова «Музыка как судьба» вышла в издательстве «Молодая гвардия» в 2002 г. Она сразу стала фактически настольной у многих, ждавших ее. В ней, составленной из «Разных записей» (девятнадцати тетрадей), дневниково охватывающей десятилетия, виден непростой внутренний путь художника, словно разгребавшего завалы безбожной русской жизни советского периода, о котором Свиридов с какого-то момента стал говорить, как о времени геноцида русского народа и православия…

В своих записках великий композитор выступает как значительный русский мыслитель, острый публицист. Суждения его пронзительны, резки и глубоки, обусловлены сердечной думой, болью за Россию, русскую жизнь, русскую культуру. Читая Г.В. Свиридова, вспоминаешь и «Окаянные дни» И.А. Бунина, и «Мысли о России» Ф.А. Степуна, и «Опавшие листья» В.В. Розанова. Изданные близкими и исследователями уже по кончине композитора записки эти, по меткому замечанию одного из московских ученых, являют собой «свод глубоких и страстных размышлений о духовной жизни эпохи, и по тону они даже вызывают в памяти пламенное, бескомпромиссное слово протопопа Аввакума».

Книга сразу стала библиографической редкостью, вызвала воистину шквал эмоций, что называется, с «обеих сторон», явившись внятным индикатором непреодоленного векового раскола в русском обществе, резко обострившегося в 1917 году.

Валентин Распутин, развивая самоопределительную реплику Свиридова «воспеть Русь, где Господь дал и велел мне жить, радоваться и мучиться», высказал важную мысль:

«Именно для того чтобы проложить дорогу Гаврилину, озвучить Есенина и Блока, заново прочитать Пушкина, подхватить умолкнувшие песнопения и молитвы, для того чтобы не закрался “пустырь” в души, и был “отставлен” Свиридов из XIX в ХХ век».

И — о книге дневников русского гения: «Свиридов как мыслитель, наблюдатель, человек огромной культуры, не только русской, но и мировой, “расшифровал” для нас так много в искусстве, жизни, в известных личностях, событиях прошедших и текущих, даже в Родине нашей, которую, оказалось, мы знаем мало; так точно сказал он о красоте и таланте, о чистом и святом в художнике и вокруг него и так решительно отделил талант от соблазна, чистый порыв от модного искушения, что великой этой книге великого автора полагалось бы сделаться настольной для всякого, кто еще не предался окончательно чужим богам в понимании прекрасного в искусстве»

Второе издание, которого ждали очень многие, состоялось через полтора десятилетия (серия «Библиотека мемуаров: Близкое прошлое»). В промежутке между двумя изданиями был выпущен замечательный сборник «Георгий Свиридов в воспоминаниях современников», вышедший в той же «Молодой гвардии» в 2006 г. с предисловием В. Распутина.

Нынешний том включает и новые, прежде не публиковавшиеся тексты, а также комментарии, подготовленные музыковедом, президентом Национального Свиридовского фонда А.С. Белоненко и ведущим научным сотрудником Института мировой литературы РАН С.А. Субботиным.

Александр Сергеевич Белоненко, племянник композитора, на мой прямой вопрос, чем второе издание отличается от первого, ответил в частном письме: «Книга обновлена за счет новых, более обстоятельных комментариев, которые мы поместили теперь в пристраничных сносках, а не в конце книги, что затрудняло чтение. Есть новые тексты двух маленьких тетрадок 1963 г., которые дают возможность проследить за некоторой эволюцией взглядов Георгия Васильевича по музыкальным, да и не только, вопросам, особенно, что касается, например, творчества Д.Д. Шостаковича, а также тетрадь 1984 г. Эта тетрадь восполняет лакуну между записями тетрадей 1982 и 1987 гг. В этой тетради есть, на мой взгляд, любопытные мысли для литераторов (некоторые новые соображения относительно Клюева, Есенина, Маяковского, Блока). Красной нитью в этой тетради проходит мысленный диалог Г.В. с В.В. Кожиновым, чью книгу о русской поэзии Свиридов внимательно читал, и эта книга вся исчиркана вдоль и поперек. Причем он не только соглашался с Кожиновым, но и критиковал некоторые его соображения».

Остановимся кратко на некоторых страницах книги Свиридова, относящихся к дневникам 1984 года.

Главка «Активная бездарность как производное Зла»: «Из бездарности человека, занимающегося художественным творчеством, и из сознания этой бездарности, того, что он бессилен пополнить сокровищницу мира своими деяниями и трудами, проистекает подчас испепеляющая ненависть интеллигента к культуре и даже миру. Заметьте, — простой человек, рабочий, например, имеющий дело с созиданием, вряд ли когда говорил и говорит о всемирном разрушении и т.д. Это — дело так называемых «интеллигентных» людей. Анархисты — Бакунин, Кропоткин, Равашоль, фашист Маринетти, нигилисты Маяковский и А. Белый… Даже Махно — не мужик и не рабочий — учитель! Особенно много “разрушителей” было и есть в творческой среде.

Искусство вообще несет колоссальную ответственность за умонастроения общества. Так называемый “авангардизм”, богато субсидируемый, умело направляемый и железно руководимый, много сделал для ужесточения людских душ, он подготовил моральную почву для появления атомной бомбы, заранее оправдал ее применение.

Авангардизм — органическое самовыявление Зла, бездарности, неспособности создания прекрасного. Это — псевдоискусство, которое внушает нам, что мир безобразен, и разрушение и даже утрата его — естественны и закономерны. Идея людей, направляющих подобное «искусство», — организация гигантской кровавой бани для всего человечества. Сами они пытаются этой бани избежать. Для этого у сверхвладык есть много возможностей».

Разве скажешь, что эта запись от 1 февраля 1984 г. — не про сегодняшний день, не на нынешнюю именно что злобу дня, в самую зеницу этой злобы?

Непривычно и нелицеприятно Свиридов, порой, говорит и об общепризнанных гениях в области культуры и искусства.

«Врубель — умозрительно декоративные композиции. Его гений заключен в его безумии, уничтожившем первоначальный рационализм замысла (рациональную задумку) и дававшем выход бессознательному…».

Чудесно сказано и о глубоко любимом им Блоке, на стихи которого композитор создал немало вокальных сочинений: «Он самым высоким образом оценил “Хованщину” (впервые тогда поставленную, назвав ее той тропинкой, над которой летит дыхание Святого Духа)…».

Или вот это, очень важное, на мой взгляд, от 4 февраля того же года: «Культура русского стиха, начиная с Пушкина и его современников, шла рука об руку с культурой русского романса, которую начали создавать Глинка, Алябьев, Варламов, Гурилев, Верстовский. Чайковский писал на слова Апухтина, А.К. Толстого, К.Р., Фета, Случевского, Мея … (дальше перечисляется большой ряд создателей русских романсов).< …> Романс — явление неоднородное, следует разделять в нем образцы высокого, классического искусства, бытовой романс, лакейскую песню («Всю то я вселенную проехал…»), цыганское пение (с хором), «жестокий» романс (песня городских низов) и т.д.».

В год столетия «революции» мы въяве видим подтверждение правоты нашего великого прозорливца, терминологически четко выраженной, — как для адски «европеизирующейся» Украины, так и для России: «Симфония — искусство буржуазного индивидуализма (говорю это, разумеется, без какого-либо желания «опорочить» великое) особенно активно стало выдвигаться у нас после Революции, в связи с общей идеей “европеизации”, “германизации” русской культуры и идеологии, которая отождествлялась с самодержавием и православием. Этот процесс активно продолжается и теперь».

При этом про великого музыканта эпохи, титана русского симфонизма Свиридов находит и такие слова: «Жизнь Шостаковича — это жизнь борца. <…> Я хотел бы, прежде всего, сказать о его непреклонном мужестве, вызывающем глубочайшее уважение. Мягкий, уступчивый, нерешительный подчас в бытовых делах — этот человек в главном своем, в сокровенной сущности своей был тверд, как кремень. Его целеустремленность была ни с чем несравнима.

Сказано очень вдумчиво и, по сути, верно, и может быть воспринято как трезвое продолжение посылов Вернадского и Циолковского: «Так называемое Завоевание Космоса есть всего лишь один из новых способов завоевания Земли. Пока — не более того».

Запись «О большом и малом чувстве Родины» следует привести целиком: «В наши дни (кажется, с руки Твардовского) распространилось малое, «местническое» чувство Родины, как чего-нибудь приятного, симпатичного, милого сердцу: две-три березы на косогоре, калитка, палисадник, баян вдалеке, сирень в городском саду, деревенская околица и пр. Все это, разумеется, очень симптоматично, но совершенно ничтожно.

Понятие Родины — очень объемно, оно — всеобъемлюще, грандиозно. Оно включает не только все, чем ты живешь, но и самый воздух, которым человек дышит, его прошлое, нынешнее и грядущее, где суждено жить и нам (как и людям прошедших поколений) своими потомками, своими делами, хорошими и дурными.

Родина - это совсем не только симпатичное и приятное, но и горькое, и больное, а иногда и ненавистное. Все есть в этом понятии, в твоем чувстве к ней, без которого жизнь почему-то теряет смысл. Во всяком случае, для меня <…>, а между тем многие люди (русские) живут совсем без Родины, видимо, она составляла лишь малую часть их жизни, и, потеряв ее, они мало потеряли».

Егор Холмогоров в статье «Творить по-русски», опубликованной по выходе нового издания, говоря, что язык Свиридова сочен и образен, подмечает: для этого гения культура — не пространство личностного самовыражения, а великое служение национальному духу. Публицист приводит дневниковое высказывание композитора, актуальность которого вызовет у многих радостное удивление: «Я русский человек! И дело с концом. Что еще можно сказать? Я не россиянин. Потому что россиянином может быть и папуас. Во мне течет русская кровь. Я не считаю, что я лучше других, более замечательный. Hо вот я такой как есть — русский человек. И этим горжусь... Надо гордиться, что мы — русские люди!».

Публицист подчеркивает, что свиридовский отказ от умствования вовсе не означает отсутствие осмысления, и поражается тому, насколько и цельно, и продуманно философское мировоззрение Свиридова, «мало того — богословское», которому подчинена его эстетика. «Прежде всего, это стопроцентное православие, глубокая и искренняя, сознательная вера в Бога, — настаивает Е. Холмогоров. — Западная музыка — музыка смерти, она не идет дальше распятия, русская музыка устремлена к Воскресению, замечает композитор. … Самые острые и болезненные рассуждения маэстро, где его талант достигает великой публицистической силы, связаны именно с отчуждением русского человека от родной культуры, произошедшим в ХХ веке под влиянием революции, безбожной диктатуры, под крылом которой размножились космополитические легионы». И цитирует Г. Свиридова: «Эти люди ведут себя в России, как в завоеванной стране, распоряжаясь нашим национальным достоянием, как своей собственностью, частью его разрушая и уничтожая несметные ценности».

Книга нашего русского гения «Музыка как судьба» — в самом деле, хоть и пронизана болью и потому нелегка для восприятия, все же обязательна к прочтению.

Вот, к примеру, запись из тетради 1991 г. — суждение о большевиках, истязавших народ России: «Они посадили его, этот народ, на железную цепь, бесконечно унижая его, третируя, истребляя его святыни, его веру Православную, его культуру, а главное — сам этот народ, который служил своей безликой массой своим палачам и тиранам, кровью своею питая их чудовищную, беспощадную власть. Падение России — как смерть Христа, убитого римлянами и евреями на наших глазах. Теперь эти собаки делят его тело и одежды. Кроят карту мира».

Строго? Но еще Патриарх Московский и всея Руси Алексий II заметил: «Свиридов — такой художник, который заслужил право высказывать свои мысли».

Ценный материал для понимания душевного состояния великого композитора мы находим в его сравнении своей судьбы с жизнью первых христиан в древнеримских катакомбах, посреди языческого бесчестья. Запись сделана накануне августовских событий 1991 г.:

«Это не жизнь, а “Ночь на Лысой горе” — шабаш зла, лжи, вероломства и всяческой низости. Все это происходит на фоне кровопускания, кровопролития пока еще скромных масштабов, но имеющий глаза, да видит: в любой момент может политься большая кровь, за этим дело не станет!».

В 1993 г. за кровью дело не стало. Но за истекшее двадцатилетие эти полярности в русском обществе, похоже, лишь возросли. Внешне мы вроде бы видим восстанавливающиеся и новостроящиеся храмы, отсутствие гонений на веру, но свидетельствует ли это о подлинном духовном возрождении? Особенно если вглядеться — что же происходит в культуре, на телевидении, в печатных СМИ, на эстраде.

Когда читаешь у Свиридова «Россия — это колония», то вздрагиваешь, поскольку возразить и сегодня, по сути, нечего. Мы находимся под игом и гнетом транснациональных корпораций, расчленивших нашу империю, в ее советской редакции, и выкачивающих недра и ресурсы глобалистским насосом, а также осуществляющих, с целью более уверенного порабощения, гигантское растление русских душ.

Свиридов провидчески писал в 1991 г.: «Мы переживаем эпоху третьей мировой войны, которая уже почти заканчивается и прошла на наших глазах. Страна уничтожена, разгрызена на части. Все малые (а отчасти и большие) народы получают условную “независимость”, безоружные, нищие, малообразованные. Остатки бывшей России будут управляться со стороны — людьми, хорошо нам известными. Русский народ перестает существовать как целое, как нация. <...> Как быстро все произошло. С какой быстротой оказалась завоевана “Великая” держава. Чудны дела твои, Господи. Начальные деятели перестройки, заработавшие миллионы и миллиарды на этом страшном деле, частично переселились в Америку. Подготовка тотальной войны велась здорово: всеми средствами массовой информации, дипломатией и прочим. Угодили в “крысоловку”».

И тем не менее — надежда: «Христос Воскресе! Смотрел по телевизору выступление перед Заутреней Патриарха - грустное, но спокойное, потом водружение Святого Креста на купол Казанского собора… Боже, неужели это не фарс, а подлинное Возрождение, медленное, трудное очищение от Зла?!».

Книга Г.В. Свиридова «Музыка как судьба» приходит ко мне если не мистическим образом, то как послание. Первое издание — было подарено ее научным редактором, на обороте титульного листа оставившим волнующую надпись: «Станиславу Минакову, чьи стихи были памятны великому автору этой книги. С. Субботин. Москва, 22 марта 2003 г.». Новое издание передал мне в подарок из свиридовского Курска лучший, на мой взгляд, исполнитель вокальных произведений Свиридова, солист европейских оперных театров москвич Владимир Байков. С благодарностью думаю об этих людях, читая Свиридова: «Русская культура всечеловечна, обращена ко всем людям земли, выполняя самую насущную свою задачу — питать душу своего народа, возвышая эту душу, охраняя ее от растления, от всего низменного».

В книге Свиридова есть и такие философские строки: «Ни простота, ни сложность сами по себе не представляют ценности. Однако же говорят “Божественная простота”, и я никогда не слышал, чтобы говорили “Божественная сложность”.

Сложность есть понятие человеческое, для Бога же мир прост. Простота является как следствие неожиданного озарения, откровения, наития, внезапного проникновения в истину. Но никто теперь не хочет быть простым, боясь прослыть “примитивным”».

Или такое вот суждение: «Слово и музыка, литература и музыка, музыкальное произведение может существовать только тогда, когда оно добавляет нечто к стихам или литературному сочинению. Иждивенчество: комиксы — вульгарный вкус и тон. <…> Неточная, очень неожиданная и оригинальная рифма, которую теперь во множестве употребляют современные поэты, от какового употребления она становится либо заезженной, либо вычурной. <…> Задача композитора совсем не в том, чтобы приписать мелодию, ноты к словам поэта. Здесь должно быть создано органичное соединение слова с музыкой. В сущности, идеалом сочетания слова и музыки служит народная песня».

Печально, что 100-летний юбилей композитора прошел в декабре 2015-го практически незамеченным СМИ. Это вам не сплетни обсуждать в ток-шоу на центральных телеканалах и не «праздновать» полувековые юбилеи поп-звезд, по три-четыре дня подряд заливая центральные телеканалы «контентом» попсы. Тут — огромные зрительские рейтинги. А слушать Свиридова — большой труд души. М. Залесская в статье «Пророк в своем отечестве» («Российская газета») с горечью напоминает, что в наших столицах до сих пор нет ни музея, ни памятника великому Свиридову, нет даже мемориальной доски, увековечивающей его память.

У русского композитора Георгия Свиридова были свои «сто лет одиночества», видимо, присущие любому гению. Оттого он писал: «В своей профессиональной среде я - пария, чужой человек».

И все же через два десятилетия по кончине наш русский гений приближается к нам, за что отдельное спасибо издателям.

Через несколько десятилетий искусственный интеллект превзойдет нас во многих сферах, которые мы считаем особенными для себя. Это большой вызов для нашей эпохи, считает исследователь Виктор Майер-Шонбергер, который может потребовать «иррационального» ответа. В начале 2017 года одна из самых важных новостей в США поступила не из Белого дома и даже не из Твиттера Дональда Трампа. Нет, она была спрятана в отчете, поданном в Калифорнийский департамент автомобильных транспортных средств и размещенном на его веб-сайте.

В нем подробно описывались усилия Google (или, точнее, ее дочерней компании Waymo) по реализации автономных автомобилей. Согласно отчету, в 2016 году самоуправляемые автомобили Google проехали 1 023 330 километров и потребовали вмешательства человека 124 раза. Это одно вмешательство на каждые 8047 километров самоуправляемой езды. Что еще больше впечатляет, так это прогресс, проделанный всего за один год: вмешательство человека сократилось с 0,8 раза на тысячу миль до 0,2, что означает улучшение на 400%. С таким прогрессом автомобили Google легко превзойдут личные навыки любого водителя уже к концу этого года.

Когда-то вождение считалось исключительно человеческим навыком. Но то же самое мы говорили и про шахматы. И вот компьютер неоднократно обыгрывает чемпиона мира по шахматам. Стратегическая настольная игра го переняла у шахмат титул лакмусовой бумажки человеческого мышления. В 2016 году компьютер обыграл лучшего в мире игрока в го. Watson от IBM преуспел в Jeopardy - которая тоже считалась вотчиной людей - и в настоящее время занимается выявлением раковых родинок и приготовлением креативных рецептов, среди прочих вещей.

завоевывают сферы, которые раньше считались глубоко человеческими. Которые требуют знаний, стратегии, творчества. Что это значит для человека, который окажется в будущем?

Некоторые опасаются, что самоуправляемые автомобили и грузовики могут вытеснить миллионы профессиональных водителей (и они правы) и разрушить целые отрасли промышленности (именно так). Но стоит переживать о детях. Какими будут их места в мире, где машины будут перенимать у людей одну отрасль за другой? Чем будут заниматься наши дети и как они будут относиться к этим умнеющим машинам? Каким будет их вклад в мир, в котором они живут?

Наши дети никогда не смогут считать быстрее, решать математические уравнения быстрее машин. Они никогда не будут быстрее печатать, лучше водить, безопаснее летать. Они могут играть в шахматы со своими друзьями, но из-за машин у них уже не будет шансов стать лучшим шахматистом планеты. Возможно, они по-прежнему будут учить разные языки (как и сейчас), но в будущем это не будет иметь никакого смысла и не предоставит никакого конкурентного преимущества, учитывая последние достижения машинного перевода в режиме реального времени.

Собственно, все сводится к довольно простому вопросу: что в нас такого особенного, в чем наша последняя ценность? Вряд ли это будут навыки вроде арифметики или печатания, в которых машины уже превзошли нас. И вряд ли это будет рациональность, поскольку машины лишены всех этих пристрастий, предрассудков и эмоций, которые есть у нас.

Возможно, нам стоит рассмотреть качества на другом конце спектра: радикальное творчество, иррациональную оригинальность, даже дозу простого нелогичного сумасшествия, а не жесткую логику. Немного Кирка вместо Спока. До сих пор машинам было очень трудно подражать этим качествам: безумным прыжкам веры, достаточно произвольным, чтобы их мог предсказать робот, не говоря уже о простой случайности. Их проблема - наша возможность.

Я не предлагаю отказаться от разума, логики и критического мышления. На самом деле, именно потому, что мы так ценим те ценности, которые связываем с рациональностью и здравомыслием, нам стоит немного ценить и противоположное.

И я не луддит, а совсем наоборот. Видите ли, если мы продолжим совершенствовать машины, обрабатывающие информацию, и сделаем так, чтобы они адаптировались и учились в каждом взаимодействии с миром, на каждом бите данных, поступающих к ним, мы вскоре обзаведемся полезными рациональными помощниками. Они позволят нам преодолеть некоторые из наших человеческих ограничений в области перевода информации в рациональные решения. И они будут становиться все лучше и лучше.

Поэтому мы должны стремиться к тому, чтобы человеческий вклад в это разделение труда дополнял рациональность машин, а не конкурировал с ними. Потому что это всегда будет отличать нас от них, и именно это отличие будет создавать нашу ценность.

И если я прав, мы должны способствовать развитию творческого мышления, иррациональных решений, необычных идей. Не потому что нерациональность - это блаженство, а потому что доза нелогичного творчества дополнит рациональность машины. Она сохранит нам место на полке эволюции.

К сожалению, наша система образования выстраивается совершенно противоположным образом. Подобно крестьянам, придерживающимся доиндустриального мышления, наши школы и университеты выстраиваются таким образом, чтобы выпускать послушных слуг рациональности и развивать устаревшие навыки взаимодействия с устаревшими машинами.

Если серьезно отнестись к проблеме, которую представляют машины, нам придется менять это, и довольно скоро. Конечно, нам придется учиться рациональности на основе фактов и тому, как лучшие факты приводят к лучшим решениям. Нам нужно помочь нашим детям научиться работать с самыми умными из машин, чтобы улучшить свое принятие решений. Но больше всего нам следует учитывать долгосрочную перспективу: даже если компьютеры превзойдут нас, мы останемся самым творческим зданием в городе, если только совершенно не подавим этот аспект человечности в себе.

Возможно, это наш шанс остаться на узкой дорожке эволюции.

Читая дневники великого Георгия Свиридова

И - о книге дневников русского гения: «Свиридов как мыслитель, наблюдатель, человек огромной культуры, не только русской, но и мировой, “расшифровал” для нас так много в искусстве, жизни, в известных личностях, событиях прошедших и текущих, даже в Родине нашей, которую, оказалось, мы знаем мало; так точно сказал он о красоте и таланте, о чистом и святом в художнике и вокруг него и так решительно отделил талант от соблазна, чистый порыв от модного искушения, что великой этой книге великого автора полагалось бы сделаться настольной для всякого, кто еще не предался окончательно чужим богам в понимании прекрасного в искусстве»

Остановимся кратко на некоторых страницах книги Свиридова, относящихся к дневникам 1984 года.

Главка «Активная бездарность как производное Зла»: «Из бездарности человека, занимающегося художественным творчеством, и из сознания этой бездарности, того, что он бессилен пополнить сокровищницу мира своими деяниями и трудами, проистекает подчас испепеляющая ненависть интеллигента к культуре и даже миру. Заметьте, - простой человек, рабочий, например, имеющий дело с созиданием, вряд ли когда говорил и говорит о всемирном разрушении и т.д. Это - дело так называемых «интеллигентных» людей. Анархисты - Бакунин, Кропоткин, Равашоль, фашист Маринетти, нигилисты Маяковский и А. Белый… Даже Махно - не мужик и не рабочий - учитель! Особенно много “разрушителей” было и есть в творческой среде.

Авангардизм - органическое самовыявление Зла, бездарности, неспособности создания прекрасного. Это - псевдоискусство, которое внушает нам, что мир безобразен, и разрушение и даже утрата его - естественны и закономерны. Идея людей, направляющих подобное «искусство», - организация гигантской кровавой бани для всего человечества. Сами они пытаются этой бани избежать. Для этого у сверхвладык есть много возможностей».

Разве скажешь, что эта запись от 1 февраля 1984 г. - не про сегодняшний день, не на нынешнюю именно что злобу дня, в самую зеницу этой злобы?

«Врубель - умозрительно декоративные композиции. Его гений заключен в его безумии, уничтожившем первоначальный рационализм замысла (рациональную задумку) и дававшем выход бессознательному…».

Или вот это, очень важное, на мой взгляд, от 4 февраля того же года: «Культура русского стиха, начиная с Пушкина и его современников, шла рука об руку с культурой русского романса, которую начали создавать Глинка, Алябьев, Варламов, Гурилев, Верстовский. Чайковский писал на слова Апухтина, А.К. Толстого, К.Р., Фета, Случевского, Мея … (дальше перечисляется большой ряд создателей русских романсов).< …> Романс - явление неоднородное, следует разделять в нем образцы высокого, классического искусства, бытовой романс, лакейскую песню («Всю то я вселенную проехал…»), цыганское пение (с хором), «жестокий» романс (песня городских низов) и т.д.».

В год столетия «революции» мы въяве видим подтверждение правоты нашего великого прозорливца, терминологически четко выраженной, - как для адски «европеизирующейся» Украины, так и для России: «Симфония - искусство буржуазного индивидуализма (говорю это, разумеется, без какого-либо желания «опорочить» великое) особенно активно стало выдвигаться у нас после Революции, в связи с общей идеей “европеизации”, “германизации” русской культуры и идеологии, которая отождествлялась с самодержавием и православием. Этот процесс активно продолжается и теперь».

При этом про великого музыканта эпохи, титана русского симфонизма Свиридов находит и такие слова: «Жизнь Шостаковича - это жизнь борца. <…> Я хотел бы, прежде всего, сказать о его непреклонном мужестве, вызывающем глубочайшее уважение. Мягкий, уступчивый, нерешительный подчас в бытовых делах - этот человек в главном своем, в сокровенной сущности своей был тверд, как кремень. Его целеустремленность была ни с чем несравнима.

Понятие Родины - очень объемно, оно - всеобъемлюще, грандиозно. Оно включает не только все, чем ты живешь, но и самый воздух, которым человек дышит, его прошлое, нынешнее и грядущее, где суждено жить и нам (как и людям прошедших поколений) своими потомками, своими делами, хорошими и дурными.

Родина – это совсем не только симпатичное и приятное, но и горькое, и больное, а иногда и ненавистное. Все есть в этом понятии, в твоем чувстве к ней, без которого жизнь почему-то теряет смысл. Во всяком случае, для меня <…>, а между тем многие люди (русские) живут совсем без Родины, видимо, она составляла лишь малую часть их жизни, и, потеряв ее, они мало потеряли».

Егор Холмогоров в статье «Творить по-русски», опубликованной по выходе нового издания, говоря, что язык Свиридова сочен и образен, подмечает: для этого гения культура - не пространство личностного самовыражения, а великое служение национальному духу. Публицист приводит дневниковое высказывание композитора, актуальность которого вызовет у многих радостное удивление: «Я русский человек! И дело с концом. Что еще можно сказать? Я не россиянин. Потому что россиянином может быть и папуас. Во мне течет русская кровь. Я не считаю, что я лучше других, более замечательный. Hо вот я такой как есть - русский человек. И этим горжусь... Надо гордиться, что мы - русские люди!».

Публицист подчеркивает, что свиридовский отказ от умствования вовсе не означает отсутствие осмысления, и поражается тому, насколько и цельно, и продуманно философское мировоззрение Свиридова, «мало того - богословское», которому подчинена его эстетика. «Прежде всего, это стопроцентное православие, глубокая и искренняя, сознательная вера в Бога, - настаивает Е. Холмогоров. - Западная музыка - музыка смерти, она не идет дальше распятия, русская музыка устремлена к Воскресению, замечает композитор. … Самые острые и болезненные рассуждения маэстро, где его талант достигает великой публицистической силы, связаны именно с отчуждением русского человека от родной культуры, произошедшим в ХХ веке под влиянием революции, безбожной диктатуры, под крылом которой размножились космополитические легионы». И цитирует Г. Свиридова: «Эти люди ведут себя в России, как в завоеванной стране, распоряжаясь нашим национальным достоянием, как своей собственностью, частью его разрушая и уничтожая несметные ценности».

Книга нашего русского гения «Музыка как судьба» - в самом деле, хоть и пронизана болью и потому нелегка для восприятия, все же обязательна к прочтению.

Вот, к примеру, запись из тетради 1991 г. - суждение о большевиках, истязавших народ России: «Они посадили его, этот народ, на железную цепь, бесконечно унижая его, третируя, истребляя его святыни, его веру Православную, его культуру, а главное - сам этот народ, который служил своей безликой массой своим палачам и тиранам, кровью своею питая их чудовищную, беспощадную власть. Падение России - как смерть Христа, убитого римлянами и евреями на наших глазах. Теперь эти собаки делят его тело и одежды. Кроят карту мира».

Строго? Но еще Патриарх Московский и всея Руси Алексий II заметил: «Свиридов - такой художник, который заслужил право высказывать свои мысли».

«Это не жизнь, а “Ночь на Лысой горе” - шабаш зла, лжи, вероломства и всяческой низости. Все это происходит на фоне кровопускания, кровопролития пока еще скромных масштабов, но имеющий глаза, да видит: в любой момент может политься большая кровь, за этим дело не станет!».

В 1993 г. за кровью дело не стало. Но за истекшее двадцатилетие эти полярности в русском обществе, похоже, лишь возросли. Внешне мы вроде бы видим восстанавливающиеся и новостроящиеся храмы, отсутствие гонений на веру, но свидетельствует ли это о подлинном духовном возрождении? Особенно если вглядеться - что же происходит в культуре, на телевидении, в печатных СМИ, на эстраде.

Когда читаешь у Свиридова «Россия - это колония», то вздрагиваешь, поскольку возразить и сегодня, по сути, нечего. Мы находимся под игом и гнетом транснациональных корпораций, расчленивших нашу империю, в ее советской редакции, и выкачивающих недра и ресурсы глобалистским насосом, а также осуществляющих, с целью более уверенного порабощения, гигантское растление русских душ.

Свиридов провидчески писал в 1991 г.: «Мы переживаем эпоху третьей мировой войны, которая уже почти заканчивается и прошла на наших глазах. Страна уничтожена, разгрызена на части. Все малые (а отчасти и большие) народы получают условную “независимость”, безоружные, нищие, малообразованные. Остатки бывшей России будут управляться со стороны - людьми, хорошо нам известными. Русский народ перестает существовать как целое, как нация. <...> Как быстро все произошло. С какой быстротой оказалась завоевана “Великая” держава. Чудны дела твои, Господи. Начальные деятели перестройки, заработавшие миллионы и миллиарды на этом страшном деле, частично переселились в Америку. Подготовка тотальной войны велась здорово: всеми средствами массовой информации, дипломатией и прочим. Угодили в “крысоловку”».

И тем не менее - надежда: «Христос Воскресе! Смотрел по телевизору выступление перед Заутреней Патриарха – грустное, но спокойное, потом водружение Святого Креста на купол Казанского собора… Боже, неужели это не фарс, а подлинное Возрождение, медленное, трудное очищение от Зла?!».

Книга Г.В. Свиридова «Музыка как судьба» приходит ко мне если не мистическим образом, то как послание. Первое издание - было подарено ее научным редактором, на обороте титульного листа оставившим волнующую надпись: «Станиславу Минакову, чьи стихи были памятны великому автору этой книги. С. Субботин. Москва, 22 марта 2003 г.». Новое издание передал мне в подарок из свиридовского Курска лучший, на мой взгляд, исполнитель вокальных произведений Свиридова, солист европейских оперных театров москвич Владимир Байков. С благодарностью думаю об этих людях, читая Свиридова: «Русская культура всечеловечна, обращена ко всем людям земли, выполняя самую насущную свою задачу - питать душу своего народа, возвышая эту душу, охраняя ее от растления, от всего низменного».

Или такое вот суждение: «Слово и музыка, литература и музыка, музыкальное произведение может существовать только тогда, когда оно добавляет нечто к стихам или литературному сочинению. Иждивенчество: комиксы - вульгарный вкус и тон. <…> Неточная, очень неожиданная и оригинальная рифма, которую теперь во множестве употребляют современные поэты, от какового употребления она становится либо заезженной, либо вычурной. <…> Задача композитора совсем не в том, чтобы приписать мелодию, ноты к словам поэта. Здесь должно быть создано органичное соединение слова с музыкой. В сущности, идеалом сочетания слова и музыки служит народная песня».

Печально, что 100-летний юбилей композитора прошел в декабре 2015-го практически незамеченным СМИ. Это вам не сплетни обсуждать в ток-шоу на центральных телеканалах и не «праздновать» полувековые юбилеи поп-звезд, по три-четыре дня подряд заливая центральные телеканалы «контентом» попсы. Тут - огромные зрительские рейтинги. А слушать Свиридова - большой труд души. М. Залесская в статье «Пророк в своем отечестве» («Российская газета») с горечью напоминает, что в наших столицах до сих пор нет ни музея, ни памятника великому Свиридову, нет даже мемориальной доски, увековечивающей его память.

У русского композитора Георгия Свиридова были свои «сто лет одиночества», видимо, присущие любому гению. Оттого он писал: «В своей профессиональной среде я – пария, чужой человек».

Специально для «Столетия»

Статья опубликована в рамках проекта на средства государственной поддержки, выделенные в качестве гранта в соответствии c распоряжением Президента Российской Федерации от 05.04.2016 № 68-рп и на основании конкурса, проведённого «Союзом женщин России».

"Под серпом и молотом - Горький"

Начало той странной дружбы, что соединяла нас с Горьким, - странной потому, что чуть ли не два десятилетия считались мы с ним большими друзьями, а в действительности ими не были, - начало это относится к 1899 году. А конец - к 1917. Тут случилось, что человек, с которым у меня за целых двадцать лет не было для вражды ни единого личного повода, вдруг оказался для меня врагом, долго вызывавшим во мне ужас, негодование. С течением времени чувства эти перегорели, он стал для меня как бы несуществующим. И вот нечто совершенно неожиданное:

L"ecrivain Maxime Gorki est decede... Alexis Pechkoff connu en litterature sous le nom Gorki, etait ne en 1868 a Nijni-Novgorod d"une famille du cosaques...

Еще одна легенда о нем. Босяк, теперь вот казак... Как это ни удивительно, до сих пор никто не имеет о многом в жизни Горького точного представления. Кто знает его биографию достоверно? И почему большевики, провозгласившие его величайшим гением, издающие его несметные писания миллионами экземпляров, до сих пор не дали его биографии? Сказочна вообще судьба этого человека. Вот уже сколько лет мировой славы, совершенно беспримерной по незаслуженности, основанной на безмерно счастливом для ее носителя стечении не только политических, но и весьма многих других обстоятельств, - например, полной неосведомленности публики в его биографии. Конечно, талант, но вот до сих пор не нашлось никого, кто сказал бы наконец здраво и смело о том, что такое и какого рода этот талант, создавший, например, такую вещь, как «Песня о соколе», - песня о том, как совершенно неизвестно зачем «высоко в горы вполз уж и лег там» а к нему прилетел какой-то ужасно гордый сокол. Все повторяют: «босяк, поднялся со дна моря народного...» Но никто не знает довольно знаменательных строк, напечатанных в словаре Брокгауза: «Горький-Пешков Алексей Максимович. Родился в 69-м году, в среде вполне буржуазной: отец - управляющий большой пароходной конторы; мать - дочь богатого купца красильщика...» Дальнейшее - никому в точности не ведомо, основано только на автобиографии Горького, весьма подозрительной даже по одному своему стилю: «Грамоте - учился я у деда по псалтырю, потом, будучи поваренком на пароходе, у повара Смурого, человека сказочной силы, грубости и - нежности...» Чего стоит один этот сусальный вечный Горьковский образ! «Смурый привил мне, дотоле люто ненавидевшему всякую печатную бумагу, свирепую страсть к чтению, и я до безумия стал зачитываться Некрасовым, журналом «Искра», Успенским, Дюма... Из поварят попал я в садовники, поглощал классиков и литературу лубочную. В пятнадцать лет возымел свирепое желание учиться, поехал в Казань, простодушно полагая, что науки желающим даром преподаются. Но оказалось, что оное не принято, вследствии чего и поступил в крендельное заведение. Работая там, свел знакомство со студентами... А в девятнадцать лет пустил в себя пулю, и, прохворав, сколько полагается, ожил, дабы приняться за коммерцию яблоками... В свое время был призван к отбыванию воинской повинности, но, когда обнаружилось, что дырявых не берут, поступил в письмоводители к адвокату Ланину, однако же вскоре почувствовал себя среди интеллигенции совсем не на своем месте и ушел бродить по югу России...» В 82-м году Горький напечатал в газете «Кавказ» свой первый рассказ «Макар Чудра», который начинается на редкость пошло: «Ветер разносил по степи задумчивую мелодию плеска набегавшей на берег волны... Мгла осенней ночи пугливо вздрагивала и пугливо отодвигалась от нас при вспышках костра, над которым возвышалась массивная фигура Макара Чудры, старого цыгана. Полулежа в красивой свободной и сильной позе, методически потягивал он из своей громадной трубки, выпускал изо рта и носа густые клубы дыма и говорил: «Ведома ли рабу воля широкая? Ширь степная понятна ли? Говор морской волны веселит ли ему сердце? Эге! Он, парень, раб!» Ачерез три года после того появился знаменитый «Челкаш». Уже давно шла о Горьком молва по интеллигенции, уже многие зачитывались и «Макаром Чудрой» и последующими созданиями горьковского пера: «Емельян Пиляй», «Дед Архип и Ленька»... Уже славился Горький и сатирами - например, «О чиже, любителе истины, и о дятле, который лгал», - был известен, как фельетонист, писал фельетоны (в «Самарской Газете»), подписываясь так: «Иегудиил Хламида». Но вот появился «Челкаш»...

Как раз к этой поре и относятся мои первые сведения о нем; в Полтаве, куда я тогда приезжал порой, прошел вдруг слух: «Под Кобеляками поселился молодой писатель Горький. Фигура удивительно красочная. Ражий детина в широчайшей крылатке, в шляпе вот с этакими полями и с пудовой суковатой дубинкой в руке...» А познакомились мы с Горьким весной 99-го года. Приезжаю в Ялту, - иду как-то по набережной и вижу: навстречу идет с кем-то Чехов, закрывается газетой, не то от солнца, не то от этого кого-то, идущего рядом с ним, что-то басом гудящего и все время высоко взмахивающего руками из своей крылатки. Здороваюсь с Чеховым, он говорит: «Познакомьтесь, Горький». Знакомлюсь, гляжу и убеждаюсь, что в Полтаве описывали его отчасти правильно: и крылатка, и вот этакая шляпа, и дубинка. Под крылаткой желтая шелковая рубаха, подпоясанная длинным и толстым шелковым жгутом кремового цвета, вышитая разноцветными шелками по подолу и вороту. Только не детина и не ражий, а просто высокий и несколько сутулый, рыжий парень с зеленоватыми, быстрыми и уклончивыми глазками, с утиным носом в веснушках, с широкими ноздрями и желтыми усиками, которые он, покашливая, все поглаживает большими пальцами: немножко поплюет на них и погладит. Пошли дальше, он закурил, крепко затянулся и тотчас же опять загудел и стал взмахивать руками. Быстро выкурив папиросу, пустил в ее мундштук слюны, чтобы загасить окурок, бросил его и продолжал говорить, изредка быстро взглядывая на Чехова, стараясь уловить его впечатление. Говорил он громко, якобы от всей души, с жаром и все образами и все с героическими восклицаниями, нарочито грубоватыми, первобытными. Это был бесконечно длинный и бесконечно скучный рассказ о каких-то волжских богачах из купцов и мужиков, - скучный прежде всего по своему однообразию гиперболичности, - все эти богачи были совершенно былинные исполним, - а кроме того, и по неумеренности образности и пафоса. Чехов почти не слушал. Но Горький все говорил и говорил...

Чуть не в тот же день между нами возникло что-то вроде дружеского сближения, с его стороны несколько даже сентиментального, с каким-то застенчивым восхищением мною:

Вы же последний писатель от дворянства, той культуры, которая дала миру Пушкина и Толстого!

В тот же день, как только Чехов взял извозчика и поехал к себе в Аутку, Горький позвал меня зайти к нему на Виноградную улицу, где он снимал у кого-то комнату, показал мне, морща нос, неловко улыбаясь счастливой, комически-глупой улыбкой, карточку своей жены с толстым, живоглазым ребенком на руках, потом кусок шелка голубенького цвета и сказал с этими гримасами:

Это, понимаете, я на кофточку ей купил... этой самой женщине... Подарок везу...

Теперь это был совсем другой человек, чем на набережной, при Чехове: милый, шутливо-ломающийся, скромный до самоунижения, говорящий уже не басом, не с героической грубостью, а каким-то все время как бы извиняющимся, наигранно- задушевным волжским говорком с оканьем. Он играл и в том и в другом случае с одинаковым удовольствием, одинаково неустанно, - впоследствии я узнал, что он мог вести монологи хоть с утра до ночи и все одинаково ловко, вполне входя то в ту, то в другую роль, в чувствительных местах, когда старался быть особенно убедительным, с легкостью вызывая даже слезы на свои зеленоватые глаза. Тут обнаружились другие его черты, которые я неизменно видел впоследствии много лет. Первая черта была та, что на людях он бывал совсем не тот, что со мной наедине или вообще без посторонних, - на людях он чаще всего басил, бледнел от самолюбия, честолюбия, от восторга публики перед ним, рассказывал все что- нибудь грубое, высокое, важное, своих поклонников и поклонниц любил поучать, говорил с ними то сурово и небрежно, то сухо, назидательно, - когда же мы оставались глаз на глаз или среди близких ому людей, он становился мил, как-то наивно радостен, скромен и застенчив даже излишне. А вторая черта состояла в его обожании культуры и литературы, разговор о которых был настоящим коньком его. То, что сотни риз он говорил мне впоследствии, начал он говорить еще тогда, в Ялте:

Понимаете, вы же настоящий писатель прежде всего потому, что у вас в крови культура, наследственность высокого художественного искусства русской литературы. Наш брат, писатель для нового читателя, должен непрестанно учиться этой культуре, почитать ее всеми силами души, - только тогда и выйдет какой- нибудь толк из нас!

Несомненно, была и тут игра, было и то самоунижение, которое паче гордости. Но была и искренность - можно ли было иначе твердить одно и то же столько лет и порой со слезами на глазах?

Он, худой, был довольно широк в плечах, держал их всегда поднявши и узкогрудо сутулясь, ступал своими длинными ногами с носка, с какой-то, - пусть простят мне это слово, - воровской щеголеватостью, мягкостью, легкостью, - я не мало видал таких походок в одесском порту. У него были большие, ласковые, как у духовных лиц, руки. Здороваясь, он долго держал твою руку в своей, приятно жал ее, целовался мягкими губами крепко, взасос. Скулы у него выдавались совсем по- татарски. Небольшой лоб, низко заросший волосами, закинутыми назад и довольно длинными, был морщинист, как у обезьяны - кожа лба и брови все лезли вверх, к волосам, складками. В выражении лица (того довольно нежного цвета, что бывает у рыжих) иногда мелькало нечто клоунское, очень живое, очень комическое, - то, что потом так сказалось у его сына Максима, которого я, в его детстве, часто сажал к себе на шею верхом, хватал за ножки и до радостного визга доводил скачкой по комнате.

Ко времени первой моей встречи с ним слава его шла уже по всей России. Потом она только продолжала расти. Русская интеллигенция сходила от него с ума, и понятно почему. Мало того, что это была пора уже большого подъема русской революционности, мало того, что Горький так отвечал этой революционности: в ту пору шла еще страстная борьба между «народниками» и недавно появившимися марксистами, а Горький уничтожал мужика и воспевал «Челкашей», на которых марксисты, в своих революционных надеждах и планах, ставили такую крупную ставку. И вот, каждое новое произведение Горького тотчас делалось всероссийским событием. И он все менялся и менялся и в образе жизни, и в обращении с людьми. У него был снят теперь целый дом в Нижнем Новгороде, была большая квартира в Петербурге, он часто появлялся в Москве, в Крыму, руководил журналом «Новая Жизнь», начинал издательство «Знание»... Он уже писал для художественного театра, артистке Книппер делал на своих книгах такие, например, посвящения:

Эту книгу, Ольга Леонардовна, я переплел бы для Вас в кожу сердца моего!

Он уже вывел в люди сперва Андреева, потом Скитальца и очень приблизил их к себе. Временами приближал и других писателей, но чаще всего ненадолго: очаровав кого-нибудь своим вниманием, вдруг отнимал у счастливца все свои милости. В гостях, в обществе было тяжело видеть его: всюду, где он появлялся, набивалось столько народу, не спускающего с него глаз, что протолпиться было нельзя. Он же держался все угловатее, все неестественнее, ни на кого из публики не глядел, сидел в кружке двух, трех избранных друзей из знаменитостей, свирепо хмурился, по-солдатски (нарочито по-солдатски) кашлял, курил папиросу за папиросой, тянул красное вино, - выпивал всегда полный стакан, не отрываясь, до дна, - громко изрекал иногда для общего пользования какую-нибудь сентенцию или политическое пророчество и опять, делая вид, что не замечает никого кругом, то хмурясь и барабаня большими пальцами по столу, то с притворным безразличием поднимая вверх брови и складки лба, говорил только с друзьями, но с ними как-то вскользь, они же повторяли на своих лицах меняющиеся выражения его лица, и упиваясь на глазах публики гордостью близости с ним, будто бы небрежно, будто бы независимо, то и дело вставляя в свое обращение к нему его имя:

Совершенно верно, Алексей... Нет, ты не прав, Алексей... Видишь ли, Алексей... Дело в том, Алексей...

Все молодое уже исчезло в нем - с ним это случилось очень быстро, - цвет лица у него стал грубее и темнее, суше, усы гуще и больше, - его уже называли унтером, на лице появилось много морщин, во взгляде - что-то злое, вызывающее. Когда мы встречались с ним не в гостях, не в обществе, он был почти прежний, только держался серьезнее, увереннее, чем когда-то. Но публике (без восторгов которой он просто жить не мог) часто грубил.

На одном людном вечере в Ялте я видел, как артистка Ермолова, - сама Ермолова и уже старая в ту пору: подошла к нему и поднесла ему подарок - чудесный портсигарчик из китового уса. Она так смутилась, так растерялась, - так покраснела, что у нее слезы из глаз выступили:

Вот Максим Алексеевич... Алексей Максимович... Вот я... вам...

Он в это время стоял возле стола, тушил, мял в пепельнице папиросу и даже не поднял глаз на нее.

Я хотела выразить вам, Алексей Максимович...

Он, мрачно усмехнувшись в стол и, по своей привычке, дернув назад головой, отбрасывая со лба волосы, густо проворчал, как будто про себя, стих из «Книги Иова»:

- «Доколе же Ты не отвратишь от меня взора, не будешь отпускать меня на столько, чтобы слюну мог проглотить я?»

А что если бы его «отпустили»?

Ходил он теперь всегда в темной блузе, подпоясанной кавказским ремешком с серебряным набором, в каких-то особенных сапожках с короткими голенищами, в которые вправлял черные штаны. Всем известно, как, подражая ему в «народности» одежды, Андреев, Скиталец и прочие «Подмаксимки» тоже стали носить сапоги с голенищами, блузы и поддевки. Это было нестерпимо.

Мы встречались в Петербурге, в Москве, в Нижнем, в Крыму, - были и дела у нас с ним: я сперва сотрудничал в его журнале «Новая Жизнь», потом стал издавать свои первые книги в его издательстве «Знание», участвовал в «Сборниках Знания». Его книги расходились чуть не в сотнях тысяч экземпляров, прочие, - больше всего из-за марки «Знания», - тоже не плохо. «Знание» сильно повысило писательские гонорары. Мы получали в «Сборниках Знания» кто по 300, кто по 400, а кто и по 500 рублей с листа, он - 1000 рублей: большие деньги он всегда любил. Тогда начал он и коллекционерство: начал собирать редкие древние монеты, медали, геммы, драгоценные камни; ловко, кругло, сдерживая довольную улыбку, поворачивал их в руках, разглядывая, показывая. Так он и вино пил: со вкусом и с наслаждением (у себя дома только французское вино, хотя превосходных русских вин было в России сколько угодно).

Я всегда дивился - как это его на все хватает: изо дня в день на людях, - то у него сборище, то он на каком-нибудь сборище, - говорит порой не умолкая, целыми часами, пьет сколько угодно, папирос выкуривает по сто штук в сутки, спит не больше пяти, шести часов - и пишет своим круглым, крепким почерком роман за романом, пьесу за пьесой! Очень было распространено убеждение, что он пишет совершенно безграмотно и что его рукописи кто-то поправляет. Но писал он совершенно правильно (и вообще с необыкновенной литературной опытностью, с которой и начал писать). А сколько он читал, вечный полуинтеллигент, начетчик!

Всегда говорили о его редком знании России. Выходит, что он узнал ее в то недолгое время, когда, уйдя от Ланина, «бродил по югу России». Когда я его узнал, он уже нигде не бродил. Никогда и нигде не бродил он и после: жил в Крыму, в Москве, в Нижнем, в Петербурге... в 1905 году, после московского декабрьского восстания, эмигрировал через Финляндию за границу; побывал в Америке, потом семь лет жил на Капри, - до 1914 года. Тут, вернувшись в Россию, он крепко осел в Петербурге... Дальнейшее известно.

Мы с женой лет пять подряд ездили на Капри, провели там целых три зимы. В это время мы с Горьким встречались каждый день, чуть не все вечера проводили вместе, сошлись очень близко. Это было время, когда он был наиболее приятен мне.

В начале апреля 1917 года мы расстались с ним навсегда. В день моего отъезда из Петербурга он устроил огромное собрание в Михайловском театре, на котором он выступал с «культурным» призывом о какой-то «Академии свободных наук», потащил и меня с Шаляпиным туда. Выйдя на сцену, сказал: «Товарищи, среди нас такие-то...» Собрание очень бурно нас приветствовало, но оно было уже такого состава, что это не доставило мне большого удовольствия. Потом мы с ним, Шаляпиным и А. Н. Бенуа отправились в ресторан «Медведь». Было ведерко с зернистой икрой, было много шампанского... Когда я уходил, он вышел за мной в коридор, много раз крепко обнял меня, крепко поцеловал...

Вскоре после захвата власти большевиками он приехал в Москву, остановился у своей жены Екатерины Павловны, и она сказала мне по телефону: «Алексей Максимович хочет поговорить с вами». Я ответил, что говорить нам теперь не о чем, что я считаю наши отношения с ним навсегда кончеными.

Скончался писатель Максим Горький... Алексей Пешков, известный в литературе под именем Горького, родился в 1868 году в Нижнем Новгороде в казачьей семье... (франц.).

Иван Бунин - Под серпом и молотом - Горький , читать текст

См. также Бунин Иван - Проза (рассказы, поэмы, романы...) :

Под серпом и молотом - Джером Джером
Кто из русских не знает его имени, не читал его? Но не думаю, чтобы мн...

Под серпом и молотом - Его высочество
Разбирая свои бумаги, нашел пакет с пометкой: «Петр Александров». В па...

Антарктика - это южнополярный континент Антарктида и огромные пространства окружающих его вод Южного океана, т. е. область земного шара, лежащая вокруг Южного полюса. Это наименее изученная часть нашей планеты.

Велико значение изучения Антарктики. Все крупные или, как говорят, глобальные процессы, протекающие в недрах Земли, в ее верхней мантии, земной коре, в гидросфере и атмосфере, процессы, изучением которых занимается наука о Земле - геофизика,- едины. Поэтому, чтобы познать закономерности процессов, мы должны изучить порождающие их причины во всех областях земного шара. Вот почему в последнее время было уделено столь большое внимание изучению Антарктики. Требовала этого и практическая сторона деятельности человека: постепенно перемещались в области южнополярных вод промыслы морского зверя и рыбы, повысился интерес к полезным ископаемым Антарктиды.

Стремительно развитие современной науки. Сейчас не редкость, когда недавняя еще мечта претворяется в реальность, и это происходит на наших глазах в течение всего лишь десятилетий. В качестве примера можно привести развитие ракетной техники. Одни и те же люди стояли у порога развития ее, а затем отправляли мощные ракеты с человеком на борту в космос. .Примерно так обстояло дело и с использованием энергии атома.

В 1947 г. известный американский полярный исследователь Р. Бэрд писал: «На краю нашей планеты лежит, как спящая принцесса, земля, закованная в голубое.

Зловещая и прекрасная, она лежит в своей морозной дремоте, в складках мантии снега, светящегося аметистами и изумрудами льдов… Такова Антарктида… материк, который по площади равен Южной Америке… и внутренние области которого нам известны фактически меньше, чем освещенная сторона Луны».

В 1957 г. предисловие к одной из книг об Антарктике начиналось такими словами: «Если посмотреть на нашу планету из космического пространства, а эта мечта с каждым днем становится все более реальной, то мы могли бы увидеть шар, одетый покрывалом атмосферы, с белыми шапками снега и льда у полюсов». И далее: «Программа третьего Международного геофизического года грандиозна. Выполнение ее должно ознаменоваться двумя крупнейшими научными событиями: исследование Антарктики позволит стереть с карты земного шара последнее «белое пятно», а запуск ракет и искусственных спутников Земли уже сейчас позволяет исследовать верхнюю атмосферу и сделать первый шаг в изучении космического пространства».

Прошло всего два десятилетия, и люди не только увидели Землю из космоса, они увидели не только обратную сторону Луны, но и побывали на ней, составили карту Луны, послали автоматические станции на Венеру и Марс.

В последние годы неизмеримо увеличились наши знания об Антарктике. Мы получили ее снимки, увидели ее всю сразу во всей красе и величии, построили карту не только береговой ее черты, но и приближенную для внутренних районов.

Более того, уже удалось оценить толщину оледенения и получить первое представление о ее подледном рельефе. Через внутренние районы пролегли многочисленные трассы полетов и наземных походов. Во внутренних областях Антарктиды уже много лет живут люди и работают научные обсерватории. Корабли, бороздящие Южный океан, провели обширные исследования толщи его вод и дна.

Но одно дело - увидеть, описать, составить карту неизвестных еще областей, другое - проникнуть в законы физических, химических, биологических, геологических процессов, протекающих здесь в атмосфере, гидросфере, ледниковом покрове и земной коре. В этих исследованиях непочатый край работы, и понадобится еще много, если не времени, то труда, чтобы постичь эти законы, научиться предсказывать течение природных процессов для нужд практической деятельности человека.

С чем же связаны трудности исследований Антарктики? Оказывается, дело здесь не только в сложности геофизических процессов. В Антарктике на пути исследователя сама природа, будто оберегая свои тайны, поставила препятствия. Во-первых, это бескрайние просторы океана со знаменитыми «ревущими сороковыми широтами», где ураганы обычное явление, а волны, создаваемые ими, достигают 30 м высоты. Далее, это айсберги и пояс плавучих льдов. За ними ледяной барьер, достигающий нескольких десятков метров высоты, которым обрывается в океан большая часть ледяного континента. Наконец, это купол оледенения Антарктиды, поднимающийся на 4000 м над уровнем моря,- безжизненная снежно-ледяная пустыня, где лежит полюс холода нашей планеты, где температура опускается ниже -88°С.

Эта книга посвящается описанию атмосферы и океана Антарктики и процессов, в них происходящих. Однако в тепловом и динамическом взаимодействии участвует также поверхность материков вообще и в данном случае поверхность оледенения и его толща. Поэтому в книге будет уделено внимание судьбе Антарктиды, тепловому и вещественному балансу ее оледенения.

Все крупномасштабные процессы в атмосфере и гидросфере формируются не изолированно, а во взаимодействии. История исследований показывает, что подход к этой проблеме со временем изменился. Первые исследователи метеорологи и океанологи, наблюдая океан и атмосферу во взаимодействии, подобно стихийным материалистам, именно с таких позиций и проводили их изучение. Однако развившиеся позже количественные методы исследований, использование методов физики и математики в изучение океана и атмосферы на некоторое время изменили методику решения проблемы. Дело в том, что задачи о взаимодействии оказались весьма сложными для количественного решения и это привело к попытке ввести упрощения, пренебрегая именно стороной взаимодействия. Когда эффект взаимодействия был невелик, такое допущение имело основание, но чрезмерное увлечение этим порой вредило развитию исследований.

Повысившиеся требования к предвычислению хода процессов в океане и атмосфере потребовали, а новые достижения физики и математики и особенно вычислительной техники позволили в большей степени учитывать эффект взаимодействия. Теперь уже стало ясным, что наиболее интересные результаты можно получить, идя именно по такому пути исследований.

Такая постановка сняла бытовавший в определенное время вопрос о том, что первично в процессе взаимодействия - океан или атмосфера. В то же время она не отрицает, что в тепловом отношении океан более активен, так как обладает большим запасом тепловой энергии, а атмосфера более активна в динамическом - в силу большей подвижности.

Взаимодействие океана, атмосферы поверхности материков и толщи оледенения многообразно. Оно включает в себя большое число физических, химических, биологических и геологических процессов. Однако если воспользоваться для классификации их энергетическим подходом, т. е. определить, какую долю энергии солнечного тепла они поглощают, то сразу удастся выделить процессы теплового и динамического взаимодействия, которые потребляют львиную ее долю. Таким образом, именно эти процессы определяют основной фон жизни атмосферы, океана и толщи оледенения, на котором развиваются, пусть и очень важные, но в энергетическом отношении менее мощные процессы.

Поэтому все наши дальнейшие рассуждения будут касаться именно теплового и динамического взаимодействия, которое определяет климат и погоду этих областей, тепловой и динамический режим океана и судьбу оледенения Антарктиды.

При изучении Антарктики всегда следует иметь в виду три стороны вопроса: процессы, протекающие в атмосфере и океане, надо рассматривать как локальные (местные), хотя и очень крупные по масштабам, отличающиеся большим числом специфических черт; необходимо изучать их влияние на процессы, развивающиеся во всем южном и северном полушариях Земли. Наконец Антарктику надо рассматривать, как своеобразную природную модель, где в силу симметрии расположения материка и окружающего его кольца вод Южного океана относительно географических координат, и очень больших тепловых контрастов возникающие в океане и атмосфере циркуляции оказываются весьма правильными геометрически, очень мощными и четко выраженными, что облегчает их изучение. Следовательно, закономерности, выявленные на примере процессов, протекающих в атмосфере и в океане Антарктики, могут быть использованы для изучения аналогичных по своей физической природе, но более сложных процессов, наблюдаемых в северном полушарии.

Открытия и исследования в Антарктиде - события, связанные с труднейшими экспедициями, это примеры героической борьбы человека с суровой природой Заполярья во имя познания ее на благо всего человечества. Поэтому в книге нельзя было не коснуться истории исследований, хотя бы в самом кратком виде.

Книга имеет целью не только осветить одну из проблем изучения Антарктики, как одного из ярчайших примеров изучения природы всего земного шара, но и привлечь внимание молодежи к подобным исследованиям. Наука о Земле развивается стремительно. Результаты этих исследований сулят интересные и очень важные для практики результаты. К ним относятся возможность точного предсказания развития процессов, наблюдаемых в природе, возможность управления этими процессами, например погодой и климатом, сохранение и преобразование природы в интересах человечества.